МУЗЫКА ПРОСТРАНСТВА

Читатель, наверное, уже обратил внимание на то, что глава о красоте несколько затянулась. Все-таки что ни говори, а красота выбивается из ряда иных понятий, связанных с архитектурой. И это не случайно. Уж очень многоликим, трудно уловимым, все время ускользающим от ясного рационального знания оказывается этот предмет. Получается, что истоки красоты приоткрываются для нас, но как-то не до конца. В самом деле, что же такое красота в архитектуре? Орнамент — и не орнамент. Ритм, но не только ритм. Пропорции — но и они не всегда решают дело. В конечном счете — все это средства. Здесь, кажется, мы наконец подходим к самому главному.

Подлинная архитектура всегда выше тех средств, которыми она пользуется. И воспринимаем мы ее не как плоскую картинку фасада, как бы хорошо она ни была спропорционирована. И не как набор архитектурных деталей, как бы ни поражали они нас своим ритмическим строем или декоративным великолепием. Подлинная архитектура начинается там, где все эти бесспорно важные и требующие искушенного мастерства в исполнении художественные приемы встроены в единую «раму» сквозного архитектурного действия. Своего рода спектакля, создающего и разрешающего драматическую коллизию пространственных впечатлений.

Архитектор — единственный автор — драматург и режиссер этого пространственного действия. Драматург, потому что он задает сюжет. Режиссер — потому что он дает конкретное воплощение этому сюжету. Искусство композитора и виртуоза-исполнителя в творчестве архитектора слито воедино. Гениальное творение драматурга или композитора может пережить не одно неудачное исполнение и дождаться в конце концов своего признания. Кто вспоминает сейчас о том, что на первом представлении провалилась чеховская «Чайка»? Произведение архитектуры «исполняется» единственный раз, и ошибка «режиссера» навсегда губит замысел «драматурга». Зато там, где пространственная идея и ее интерпретация слиты воедино, происходит великое чудо архитектурной драмы, которая столетиями не сходит с подмостков истории.

Эрмитаж в Ленинграде. Фрагмент интерьера галереи древней живописи

Таинственная мистерия древнеегипетского храма. Мерное движение по аллее сфинксов к залитым ярким солнечным светом входным пилонам. Проходя между ними, человек ощущает свое ничтожество перед вратами «дома бога», в который он вступает. Система дворов-залов, где пространство постепенно сдвигается, затесняется колоннами, словно поглощая человека, окончательно отрывая его от суетной земной жизни, оставшейся за стенами храма. И наконец, главный, гипостильный зал, где лучи света тонут в полумраке у подножия частокола массивных колонн — этого сказочного леса, за верхушками которого едва просвечивают клочки далекого и недоступного неба.

Пропилеи афинского Акрополя открывают путь на вершину священного холма по лестнице, словно опрокинутой в небо. Сначала на фоне этой синевы появляется монументальная статуя Афины — покровительницы города, затем геометрически четкий объем Парфенона. Неторопливо идешь по направлению к главному храму, и вот он, словно двинувшись навстречу, разворачивает стройные порядки своих колонн. Они захватывают, подчиняют себе человека, который почти физически ощущает сгущение пространственного поля там, где рождается архитектура, — на зыбкой грани между «внутри» и «снаружи».

Всякое искусство содержит нечто большее, чем его «материальный носитель» — роман, картина или звучащая симфония. Само по себе произведение искусства лишь тот импульс, который стимулирует работу творческого воображения читателя, зрителя, слушателя; та матрица, которая позволяет ему всякий раз по-своему воспроизвести исходное переживание художника. В этом и состоит главный смысл очищающего, облагораживающего воздействия искусства, оно заставляет каждого из нас пройти путем художника и, значит, на какое-то время стать творцом. Слушая Моцарта, каждый из нас немного Моцарт. Читая Пушкина — немного Пушкин. Помните: «Нет, весь я не умру. Душа в заветной лире мой прах переживет и тленья убежит». Повторяя пушкинские слова, мы поневоле находим в себе затерянные частички великой пушкинской души, снова и снова возвращаем ее к жизни и тем самым делаем ее действительно бессмертной.

Окно

Это возможно потому, что в каждом человеке дремлет несостоявшийся поэт, который пробуждается лишь на короткое время, когда он читает стихотворение. И художник и музыкант. И архитектор тоже. Ведь нас волнует не только сочетание цветов или звуков. Глядя на пейзаж, мы небезразличны к нагромождениям скал, мягким очертаниям лесистых холмов или бескрайнему простору моря. В нас говорит то, что можно назвать чувством пространства. Архитектура апеллирует к этому древнейшему чувству — вот главный секрет ее эстетического воздействия. Эта великая тайна красоты в архитектуре проста, но отнюдь не очевидна.

Часто архитектуру отождествляют с инертной массой — колонной, стеной, фасадом, а пространство понимают просто как пустое место, так сказать, «дырку от бублика». Действительно, казалось бы, пространство — это то, что расположено между стенами или снаружи его фасада. Это и так, и совсем не так. Так, потому что действительно архитектурное пространство становится осязаемым, обретает свою форму только в результате того или иного распределения массы материала в конструкции. Не так, потому что распределение этой массы в значительной степени подчинено задаче создания пространства, имеющего некоторые конкретные параметры и свойства. И в этом отношении архитектурное пространство первично, а масса является лишь средством его фиксации.

Комната — это не просто промежуток, случайно получившийся при расстановке стен. Это пространство заранее заданного размера, которое требует четырех стен для своего обособления. Как это ни парадоксально, но именно невесомое, нематериальное пространство является главным «рабочим телом» архитектуры, а массивные, непроницаемые стены всего лишь оболочкой, «одеждой» этого тела. И. В. Жолтовский говорил: чтобы хорошо нарисовать балюстраду, надо рисовать промежутки между балясинами, то есть отдельными стойками ограждения. Пустота, пространство «между» — для него вполне осязаемый предмет. Это и есть то чувство пространства, которое отличает настоящего архитектора и из которого рождается его пространственное мышление, как основа архитектурного творчества.

Ветряная мельница — раньше и теперь

Попытайтесь мысленно уничтожить стены и представить себе сооружение как систему пространства, своего рода улитку без раковины. Представьте себе, что чередование этих пространств подчинено не только соображениям удобства — сначала вестибюль, потом фойе, потом зал, но и определенной стратегии художественного воздействия — сначала ярко, открыто, приглашающе, затем — сдержанно, мягко, интимно и далее снова — приподнято, светло, торжественно. Конечно, обыкновенные слова здесь так же мало соответствуют действительным пространственным ощущениям, как если бы мы попытались с их помощью описать замысел композитора или ощущения, возникающие при прослушивании музыки (как, в сущности, мало говорят об этом даже традиционные анданте, модерато, аллегро и т. п.). И все-таки такой мысленный эксперимент приближает к пониманию сущности архитектурного творчества.

Он помогает понять, что невозможно вызвать истинное пространственное переживание одним изображением архитектуры на плоскости, каким бы изысканным и гармоничным оно ни было. Хотя такое изображение вполне может доставлять эстетическое наслаждение, оно отличается от архитектуры так же, как описание музыкального произведения отличается от его действительного звучания. И там, где архитектор по какой-то причине оказывается не в состоянии выполнить свою главную роль организатора, режиссера пространственного действия, там, где он подменяет эту режиссуру украшательством, технологией, расчетами или чем бы то ни было еще, там он перестает быть архитектором, а то, что он делает, — архитектурой.

В этом случае «красота» в знаменитой триаде автоматически обращается в нуль. Не просто в малую или даже отрицательную (некрасиво!) величину, а именно в нуль: архитектура низводится до уровня обыкновенного строительства. Не случайно красота завершает формулу архитектурного триединства. Не потому, что она менее значима, чем польза или прочность, и не потому, что она послушно следует за ними. А потому, что это слово означает главное и определяющее отличие архитектуры как художественно осмысленной организации пространства.

Оптические эффекты восприятия архитектуры: вверху - Парфенон, каким мы его видим; посредине — так выглядел бы тот же фасад, если бы его линии были строго горизонтальны и вертикальны; внизу — таков Парфенон в действительности — колонны наклонены внутрь, горизонтальные линии выгнуты кверху

Римские термы и романская базилика, готический собор и палаццо Возрождения, барочный дворец и ансамбль эпохи классицизма. И всякий раз контрастное столкновение пространственных впечатлений — света и тени, массы и пространства, большого и малого, протяженности и высоты, лаконизма и пластичности, симметрии и живописности. Конфликт не ради торжества одного над другим, но ради примирения и взаимного проникновения. Разные стороны, раскрывающие сложную природу целого.

За плоской гранью фасада белокаменной русской церкви — золотой сумрак не имеющего границ пространства, которое постепенно сгущается в стены, поднимается под купол, переходит в небо. Кажется непонятным, как это пространство вмещается в мягкие очертания небольшого, прирастающего к земле объема.

Бесконечные анфилады залов, пестрая мозаика полов, потолков, стен, убранства и мебели за строгим регулярным фасадом городской усадьбы или загородного дворца в стиле русского классицизма первой половины XIX века.

В драматический театр, недавно построенный в Вильнюсе архитекторами Альгисом и Витаутасом Насвитисами, попадаешь прямо с одной из улиц городского центра. Узкая щель входа, зажатого между двумя старыми домами, расширяется в низкое, словно прижатое к земле пространство фойе. Верхний свет отмечает середину фойе — своего рода эпицентр неторопливой сумятицы антракта, оставляя в тени уходящие в сторону кулуары. Входя в просторный и уютный зал, испытываешь потребность остановить это движение. Его рациональный, сдержанный порядок призывает сосредоточить внимание на месте предстоящего действия.

Умение придать каждому элементу сооружения, каждой составляющей его внутреннего и внешнего пространства свою характеристику, свою эмоциональную окраску, запрограммировать последовательность их восприятия во времени, а значит, эффект воздействия архитектурного произведения как целого — в этом и состоит уникальное мастерство зодчего — композитора и дирижера пространственной симфонии. Конечно, оно вбирает в себя и умение удобно распланировать, связать между собой разные помещения, и умение вписать эту планировку в рациональную конструктивную «сетку», и много других умений. Но все это — только ступени, без которых нельзя подняться на ту высоту, где архитектура начинает наконец говорить на своем языке и обретает гармонию музыки пространства.

Вслушайтесь в эту музыку. Не проходите равнодушно мимо памятника архитектуры, присмотритесь к нему внимательнее, чем вы делаете это обычно, рассеянно слушая экскурсовода. Не спешите вынести осуждающий приговор непонятной с виду современной постройке. Лучше постарайтесь отгадать, что побудило архитектора сдвинуть в сторону окно или выдвинуть вперед стенку, сделать закругление вместо прямого угла или приподнять дом на высокие опоры. И вдруг вы увидите, что окно расположено таким образом, чтобы яркий луч солнца высветил лучшую скульптуру в экспозиции музея, а стенка выдвинута вперед, чтобы полумрак низкого вестибюля сильнее контрастировал с вертикальным пространством залитого светом многоярусного холла. Вы поймете — это сделано для того, чтобы в определенный момент и в определенном месте у вас возникло определенное ощущение — тревожной затесненности, или окрыляющего простора, или какое-то иное. Ощущение, апеллирующее не только к чувству безопасности, порядка или равновесия, но и к эмоциональному состоянию вашей души. Вы почувствуете себя тогда не только строгим и вечно недовольным «потребителем», но и доброжелательным, чутким зрителем. Тем, кому адресована архитектура и без кого она не может существовать как высокое искусство.

Главная мысль

Красота в архитектуре не сводится к украшению фасада, к архитектурной декорации. Более того, истинная природа прекрасного в архитектуре раскрывается в борьбе против поверхностного украшательства.

В этом — секрет красоты, без которой архитектура не может выйти за рамки обычного строительства.